– Ну и черт с ними, с трофеями, – сказал Миша Гитуляр. – Закопаем, раз сказали. А раз велели уничтожить – выдадут там, на месте, что-нибудь другое. Правильно, командир?

– Надеюсь, – хмуро кивнул Минаков.

– А летеха наш страдает, – подмигнул приятелям Захар Кисленко. – Ой, страдает.

– Заткнулся бы ты? – огрызнулся Герман с внезапной злобой.

– Молчу! Молчу! – к удивлению Германа, даже заискивающе среагировал Кисленко. – Я ж все понимаю. Это так, из сострадания.

– Все, хватит! – отрезал Миняков. – Назначенным для рытья лопаты в зубы и за мной – шагом марш!

– Ать-два! – подтрунил Кошкарев. Герман чуть не врезал ему с разворота, но техник был вне непосредственной досягаемости кулака.

– Пошли! – сказал он хмуро и зашагал впереди.

Апогей наступил. Полыхнули пурпуром экранные метки, высветилась красивая, но страшная для тех, кто соображает, мультипликация. Не зря, не задаром ходит лодочный народ на цыпочках – выдали янки свои намерения, отчаявшись обнаружить лодку-охотника пассивной локацией. В деле локатор-эхолот. Да не один, сразу четыре штуки. Есть ли теперь шансы?

Но у Бортника своя задумочка в голове, и, может быть, у него еще есть секунды на ее осуществление. Он давит, пыхает световой микроуказкой нужный узел на разрезе отсека вооружений «Индиры Ганди», дает увеличение и снова давит указкой. И одновременно в другой части монитора отдает команду на изменение глубины. Сто метров много, ему требуется пятьдесят.

И лодка прет кверху. Теперь совсем нет шансов обмануть враждебные сенсоры, даже пассивные, таящиеся в неизвестном количестве, ибо сколько «слушающих» глубины буев может сбросить даже один-единственный беспилотник? Разное число в зависимости от типа, но все равно уйму. Но вряд ли большие шансы имелись и ранее. Несколько десятков лишних секунд, вот что получалось выкроить в максимуме. И значит… Мы не будем все-таки делать «полный вперед!». Учимся на опыте других. Вечная слава павшим арабам!

Итак, торпедо-ракеты в шахтах. Глубина пятьдесят, точнехонько, как в аптеке. Здравствуйте, товарищи «Сниэры»! Вы нас не ждали? Точнее, ждали, но думали, что мы будем четко играть в навязанные прятки? Вздергивать ручки кверху, как покоящаяся в Капской котловине «Варшавянка» с нерусской фамилией? Вы просчитались, господа вертолетчики, живые и механические. Вы очень ошиблись, смакующие в креслах пепси, пилоты боевых дирижаблей. Мы играем серьезно. Получите сюрприз!

И плюхает кверху, фонтанируя воздухом, ракета. Режет тяжкую толщу воды, стремясь к свету и солнцу.

– Вы не боитесь, командир? – успевает поинтересоваться разом пересохшими губами капитан-лейтенант Прилипко. – Не мало ли пятьсот?

Есть ли смысл отвечать, когда менее чем через секунду судьба рассудит истиной?

– Всем держаться! – орет Бортник по «громкой», ибо теперь уже нет смысла хорониться. Прятки закончились насовсем. Да и орать нет смысла, ибо кто соображает и сразу после отдачи корпуса без подсказки уперся ногами и руками в мизерное околокоечное пространство, тот успел. Ну а кто нет, тот все едино опоздал. И, значит, травматизм среди экипажа обеспечен. Но нам плевать, нет у нас прямого, вышестоящего начальства, бьющего по шапке за неудовлетворительные показатели в технике безопасности.

А там, наверху, уже не помогают никакие правила безопасности и личной гигиены. Не их это прерогатива. Гахает, прессует воздух в светящуюся сферу подорванный в пятистах метрах ракетный заряд. К сожалению, торпедная стадия жизни не пригодилась и не удалась. И хорошо бы, по запоздалому совету Сергея Феоктистовича взорвать где-нибудь в километре. Но не позволят подлые «Сниэры» поднять заряд так далеко. Не за себя они боятся, за далекий «Клэнси» и его, схороненную под палубой, армаду. И, кстати, очень зря, что не за себя.

Ракето-торпедный заряд – двести килотонн. Гипоцентр – пятьсот. Эпицентр – прямиком над «Индирой Ганди», до него всего пятьдесят.

«Полную мощность!» – командует Бортник. Но его уже никто не воспринимает. Там, наверху, дуют, пучат небо десять Хиросим! Над лодкой не бетон, всего пятьдесят метров H2O, вперемежку с солью! Однако по давлению каждые десять метров – это одна атмосфера. (Все просто, Петька, – говорит Василий Иванович. – Ты когда-нибудь с печки прыгал? Вот так и мы без парашютов. Главное – долететь до двух метров.)

А там, наверху, где только что был воздух и, может быть, плюхали брюшками летучие рыбки, скачком меняется климат. Здесь уже даже не планета Венера, здесь обернувшаяся к Солнышку полусфера Меркурия. А ветровой поток? Юпитер в чистом виде! Получите ураганчик и распишитесь! Вот и ладненько! Старушку Гингему не вызывали? Она несколько поднаторела в искусстве смерчей: домишко с Дороти – это детский лепет.

Лопается, совсем не слышно в вершащемся хаосе, зависший в трех километрах от эпицентра «Сниэр». И рушится даже не в воду – несется потоком куда-то вдаль вместе со всеми неиспользованными беспилотниками. А те что, уже в деле? Вцепились тросиками в буи-эхолоты? Никто даже не замечает, как они раскатываются на составляющие. Это слишком быстро не только для человеческого, даже для глаза пчелы.

А как это интерпретируют далекие наблюдатели? Например, второй «Сниэр», в десяти километрах? Он – никак. Имея поперечник в два с половиной раза больше «Индиры Ганди» и втрое большую толщину, он уже сплющен, рваные ошметки ловят попутную волну. Экипаж в негерметичной капсуле, с большим запасом чипсов и пепси, смело ищет дно Капской котловины.

Ну, а еще более отодвинутые наблюдатели? Те, загоризонтные корабли и самолеты? Их разведывательные посты работают. ЭМИ слабый. Значит, регистрация происходящего в норме. Имеем атомный подрыв. С эпицентром ясно. С гипоцентром – то есть подъемом над местностью – не очень. Именно в данный азимут никакой фиксатор не пялил объектив. Да и вообще, дело происходит за горизонтом. Что с мощностью? Пока, до уточнения, от ста до трехсот килотонн. Можно ли предположить, что взрыв – подводный, пусть и неглубокий? С натяжкой допустимо. Кто-то в отделах разведки уже строит версию о подрыве лодочного реактора. Вообще-то это фантастика.

Где-то там, в центре кипящей кастрюли, некогда бывшей Атлантикой, содрогается, болтается вареной морковкой атомная лодка, названная именем убитого премьер-министра. Стонет внутренний титановый корпус. Ахает внешняя, стальная рубашка. Атомоход словно бьется с огромным взбесившимся спрутом. Однако эти ассоциации придут позже. Сейчас даже у пристегнутого к креслу командира скупо с художественными сравнениями. Он сводит, фокусирует сознание на поставленной самому себе задаче. В голове бухает молот, возможно, у него сотрясение или невиданный ранее скачок давления. Плавает, иногда скачет перед глазами монитор. И моментами он даже мигает. И уже не поймешь, экран или сознание?

Тимур Дмитриевич не знает, есть ли в его корабле пробоины. Он не следит за параметрами безопасности. Он следит только за одной вещью – деферентом. Ждет, когда он снова установится в ноль. Хорошо бы точно знать глубину. Но из-за взбесившихся течений вокруг показатели внешнего давления смазываются. И, значит, просто будем надеяться, что лодка все еще в допустимом пределе. И похоже, остановился, выпал из строя никогда не подводивший хронометр. Или секунды ополоумели, заглотнули в себя минуты? Тимур Бортник ждет, не давая сознанию уплыть.